Загадочные убийства Агаты Кристи

[kommissars-in-love-2014]

Название: Жюстин Мэрикюр
Автор: May Bellz
Фэндом: Загадочные убийства Агаты Кристи
Пэйринг: комиссар Ларозьер/инспектор Лампьон
Рейтинг: PG-13
Жанры:Юмор, Драма, Детектив
Предупреждения: OOC
Размер: Драббл,
Статус: закончен
Описание: Разговор, которого не было. А может, и был... А вообще ничего, достойного внимания. Просто захотелось взглянуть в зеркало.
Примечания автора: Время? Ближе к концу серии "Я невиновна". (2 сезон 2я серия).
Причина? Какое-то неоднозначное впечатление. И мысли уж больно наболевшие. Да и вообще... негоже это - напарника в даму одевать :3

Эмиль стоит перед зеркалом и смотрит на своё отражение в неровном свете лампы. После всего пережитого сегодня ноги держат его плохо, а щека по-прежнему горит от той пощёчины, которую отвесила ему Жанна Вайс. Всё-таки женщина, как бы она ни стремилась сравняться с мужчиной, всегда будет бить как женщина, и только благодаря этому Лампьон не получил удар в челюсть.

Конечно, она была оскорблена… Так искренне верила, что влюбилась в женщину, а оказалось...

Протянув руку, инспектор стирает с губ тёмную помаду и смотрит на оставшиеся на запястье следы, похожие на кровь. Жюстин Мерикюр. Писательница, феминистка, французская амазонка… как же всё это было глупо. Зачем он на это согласился?

Лампьон пристальнее всматривается в своё бледное лицо. Бедная мадам Ларош-Визель, бедная Климанс, как же страшно они умерли… А они с комиссаром ничего не смогли изменить. Зато лжи за эти несколько дней было столько, что хватит, кажется, на всю оставшуюся жизнь.

Инспектор снова смотрит на свою руку и видит обручальное кольцо. Тонкий обод серебра с маленьким алмазом и двумя такими же маленькими речными жемчужинами. Эмиль хорошо помнит, как во время вчерашнего ужина все смотрели на него и на Ларозьера. На каждом лице читалось одно и то же: надо же… даже Жюстин Мерикюр, автор «Угнетённого пола», оказывается, тоже подвластна любви. И как тут не быть подвластной, когда он смотрит с такой нежностью и мимолётно касается ладонью щеки? А эта сцена в комнате, когда Ларозьер сидел у его ног? Эмиль ведь до сих пор чувствует это прикосновение горячих губ к стопе… в любой другой момент он обязательно потерял бы от этого голову, не о таком ли он мечтал? Но тогда…

Лампьон усмехается, чувствуя, что к горлу подступает ком. Какая тут нежность, какая любовь... Ларозьер просто «когда был мальчишкой, хотел стать актёром». И надо сказать, у комиссара прекрасно получается играть чувства. Слишком хорошо, чтобы инспектор мог выдержать это долго. У него этого никогда не получалось.

У него вообще неважно с обманами, даже сегодняшняя речь, которая, казалось, так поразила слушательниц, была до глупости, до абсурда искренней. Он действительно чувствовал себя запутавшимся. Угнетённым. Зажатым где-то между желанием быть свободным от чужих осуждающих взглядов и желанием любить – того, кого любить нельзя, потому что если это кто-то заметит, осуждать будут все… Но ему было бы трижды наплевать на этих «всех», если бы его любили в ответ. Его, а не какую-то Жюстин Мэрикюр в тонких нейлоновых чулках. Дурак. Давно пора было привыкнуть, что подобного не будет. Почему он не может? Почему?

И Эмиль начинает скручивать с пальца глупое обручальное кольцо, проклиная про себя эти несколько дней. Каждую улыбку, каждое прикосновение, каждый взгляд и каждое ласковое обращение. Любовь… «Тысячи маленьких волн, разбегающихся по всему телу… Сердце пускается в галоп от малейшего взгляда… Ты одновременно счастлив и обеспокоен»… Он говорил это Климанс, когда ещё играл роль. А сейчас Климанс лежит мёртвая, а он уже снова стал собой… и как же глупо, что он по-прежнему верит в то, что говорил, что он верил в это всегда и не было ни минуты, чтобы усомнился!

А потом он слышит знакомый рокочущий баритон за спиной:

- Лампьон, мы уезжаем через несколько часов!

Дверь только что громко скрипнула, и сейчас в зеркале Эмиль видит комиссара Ларозьера. Тот на секунду останавливается, потом подходит ближе, поправляя вороник безукоризненно чистой рубашки:

- Вы всё ещё не переоделись до конца? Вам так понравилось быть женщиной?

Обычно Эмилю удаётся сдержать раздражение, в управлении его считают чуть ли не образцом спокойного, ровного характера. Но не в этот раз. Не оборачиваясь и продолжая сдирать с пальца врезавшееся в кожу кольцо, он огрызается:

- Идите к чёрту, комиссар.

От звука собственного прерывающегося голоса у него вдруг замирает сердце. И он чувствует, как шаги за спиной стихли. Жан Ларозьер остановился и сверлит взглядом его спину. Вот уж кого точно нельзя назвать образцом сдержанности. Сейчас он, возможно, начнёт орать, а возможно…

- Да, Лампьон, вы прекрасно вжились в свою роль. Но мне кажется, вам пора из неё выходить, эти супружеские перепалки нам сейчас совершенно ни к чему, ведь так?

Убийственный сарказм в соединении с полупокровительственным тоном. Это всегда злит Эмиля сильнее всего. А особенно сегодня, когда он не успел спасти мадам, увидел Климанс в луже крови, получил унизительную пощёчину от женщины – в какой-то степени по вине комиссара, так резко оборвавшего его речь. И, что ужаснее всего, он подвёл своего друга. «Я невиновна»… Эта фраза, отчаянно повторяемая раз за разом, всё ещё отдаётся в голове у инспектора.

Кольцо никак не хочет слезать с пальца, и от боли, которую сейчас причиняет вгрызшийся металл, у Эмиля к глазам подступают слёзы. На насмешку Ларозьера он не отвечает. В одном комиссар прав: finita la comedia. Лампьон опускает руку, так и не сумев снять кольца, и устало прижимается к зеркалу лбом. Сейчас он просто пытается представить, что вокруг совсем никого нет. Но удержать эту иллюзию надолго ему не удаётся: за спиной он снова слышит тяжёлые шаги комиссара. А потом ладонь касается его плеча:

- Эмиль… да что с вами, чёрт подери, такое? Ей-богу, будь вы женщиной...

- Может быть… - Эмиль пытается сбросить с плеча его руку, - вы ещё и будете теперь называть меня Жюстин?

Некоторое время Ларозьер молчит. А потом Лампьон вдруг слышит тихий нервный смех:

- Так вот в чём дело? Я вас обидел, согласившись стать вашим мужем?

Если бы комиссар знал, что для инспектора значат эти произнесённые в шутку слова. Сотни непозволительных мыслей, сотни попыток быть рядом, сотни тщетно задаваемых вопросов и всего лишь одно несбыточное желание. С некоторым усилием Эмиль выпрямляется и, развернувшись, впервые прямо смотрит в тёмные глаза Ларозьера. Качает головой, давя улыбку:

- Вы даже сейчас смеётесь надо мной, комиссар. Какие тут обиды… Но я вам клянусь… - рука, в безымянный палец которой всё ещё врезается обручальное кольцо, непроизвольно сжимается в кулак, - ещё раз вы заставите меня делать подобное… это…

Комиссар слушает молча, на лице больше нет улыбки, и Эмиль, уже предчувствуя испепеляющую волну гнева, заканчивает:

- Это унизительно. А то, как на меня смотрели сегодня все эти женщины, это… из-за вас я выглядел подлым обманщиком. Жанна Вайс была права. Это недостойно.

На этих словах Эмиль хочет закрыть глаза, чтобы не видеть лица Ларозьера, но вместо этого смотрит ещё пристальнее, подступая ближе. Нет, молчать он больше не будет. Никогда. Некоторое время они стоят молча. Потом Ларозьер вдруг покорно отступает на шаг и опускает голову, начиная нервно теребить галстук-бабочку:

- Эмиль, вы… правы. Простите меня.

*

Это было всё, что Ларозьер мог сказать. И он понимал это вполне отчётливо. Но Эмиль этого от него, кажется, не ждал – слишком простым был ответ. Настолько, что инспектор осёкся на полуслове. Он опустил взгляд, и теперь рассматривает начищенные носы ботинок Ларозьера. Руки у него слегка дрожат, а лицо под остатками женского грима побледнело ещё сильнее.

Тонкая душевная организация… так бы сказал какой-нибудь умник из этих новых психоаналитиков, которых комиссар ненавидит. Но этот психоаналитик был бы тысячу раз прав. Эмиль воспринимает всё слишком остро, намного острее, чем он, Ларозьер. И это позволяет ему быть более… честным? Может быть, честность сейчас никому и не нужна, но… без неё мир бы рухнул. И даже он это понимает.

И о чём он только думал, когда решался на эту авантюру? Сам бы он согласился одеваться женщиной, будь у него подобная возможность? Ха. Да он себе такого даже представить не может и пристрелит первого, кто предложит подобное. И от собственных шуток в адрес Эмиля сейчас становится как-то противно. Всё это имело бы хоть какой-то смысл… если бы не два трупа и проваленное дело. Проваленное ли? Нет, не всё так просто. Об этом он ещё подумает. Но сейчас нужно подумать о другом.

Комиссар ненадолго отходит к столу и возвращается со смоченным водой из графина платком. Подступает к Эмилю вплотную и тихо просит:

- Поднимите голову.

Светлые глаза инспектора снова встречаются с его – тёмными. И, протянув руку, Ларозьер проводит платком по щеке Лампьона, стирая остатки уже не нужного грима. Эмиль собирается отстраниться, но комиссар крепко держит его другой рукой за локоть:

- Может, дорогой Лампьон, вам уже и не нужно ходить в парике и чулках, но в память о недолгом браке позвольте ещё немного за вами поухаживать. В конце концов… - он наклоняется немного ниже, - у меня чувство, будто я не видел вашего лица уже очень давно.

Инспектор по-прежнему хмурит брови, чуть морщась от прикосновений платка:

- Мне показалось, вас это вполне устраивало.

Ларозьер мягко стирает с его губ остатки помады и строго качает головой:

- Вы записываете меня в ряды всяческих извращенцев? Это оскорбительно. Поверьте, мой милый Лампьон, вас я люблю и таким, какой вы есть, в вашей, так сказать, привычной ипостаси. - И, поняв, что этих слов недостаточно, слегка понижает голос: - Если я дал вам хоть малейший повод усомниться в этом, я готов принять ваш гнев.

- Даже будучи моим мужем, вы бегали за каждой юбкой, - по голосу Ларозьер понимает, что Эмиль всё ещё сердится, и протестующее взмахивает платком:

- Вы вечно всё преувеличиваете! Не за каждой, а лишь за одной! И это была не юбка, а брюки! Точнее… - поняв, что безнадёжно запутался, комиссар вздыхает: - неважно. В конечном счёте Жанна Вайс всё равно поцеловала вас.

- И ударила тоже меня, комиссар. Из-за вас.

- Ну простите уже меня, Эмиль, - Ларозьер, вздохнув, снова проводит по щеке инспектора. – И к слову, ваша речь… я уже говорил, но она была прекрасна.

- А запомнят они не её, а то, как я снимал парик.

- Не думаю, друг мой, люди куда чаще помнят слова, чем обстоятельства, при которых они были произнесены, - Ларозьер слегка улыбается и, сложив платок в карман, вновь опускает руки на плечи Эмилю. Потом мягко разворачивает его к зеркалу: - Ну вот… вы почти прежний.

В отражении он всё ещё видит в светлых глазах недовольство. И, наклоняясь к уху, шепчет:

- Но простите мне мою вольность, я навсегда запомню ваши красивые стопы.

- Вы опять забываетесь.

Голос звучит холодно, но на щеках Эмиля вдруг появляется лёгкий румянец. Ларозьер берёт его руку в свою и улыбается:

- А как насчёт знака нашего союза? Вернёте его мне или сохраните?

- Забирайте, не хочу выглядеть ещё большим посмешищем.

- Эмиль, никакое вы не посмешище! – Ларозьер чуть крепче сжимает тонкую ладонь и начинает осторожно скручивать кольцо с пальца. – Вы - мастер превращений, и если бы мы играли в театре…

- Мы не в театре, - инспектор вновь морщится от боли.

- Но оно не снимается, - Ларозьер качает головой: - Знак судьбы, не иначе.

Ещё некоторое время он держит руку Эмиля в своей, потом, улыбаясь, в шутку подносит запястье к губам:

- Прощайте, моя милая Жюстин. Здравствуйте, мой дорогой Эмиль.

Инспектор, краснея ещё больше, сердито пытается выдернуть у него свою руку, но Ларозьер сжимает её чуть крепче - ещё одна забавная мысль запоздало приходит ему в голову:

- А знаете, Эмиль, вообще-то мне есть чем гордиться. Ведь я, оказывается, покорил сердце самой неприступной и независимой женщины во всей Франции. Это удалось бы не каждому мужчине… но покажите мне хоть одного, который не мечтал бы о подобном.

- Вы стоите напротив него, - Лампьон снова пытается освободиться, но довольно вяло.

- Вы – исключение, - Ларозьер проводит большим пальцем по тыльной стороне его руки и наконец выпускает её, пряча свои ладони в карманы брюк: - Да и вам бы подобного не удалось. В вас недостаточно хищности. Вас самого нужно покорять.

- Какой же вы всё-таки самонадеянный… - на губах появляется знакомая, на этот раз искренняя, улыбка: - и как я только согласился на этот брак?

- Он уже в прошлом, не стоит так себя корить, дорогая Жюстин.

- Комиссар, я же просил! Этой женщины больше нет!

- Этой женщины больше нет, - покорно соглашается Ларозьер и, подойдя к кровати, протягивает Эмилю рубашку: - Но тогда снимите с себя её блузку и пиджак. Нам ещё возвращаться в Лилль.

Гневно фыркнув, Лампьон забирает у него одежду и проходит за небольшую ширму. Садясь на кровать и наливая себе виски, комиссар небрежно бросает:

- Нет женщины – нет ширмы. Чего же вы стесняетесь?

- Комиссар, идите к чёрту!

Слова он сегодня уже слышал. Но тон, которым они произнесены, уже совсем другой. И от этого комиссару становится спокойнее. Когда через несколько минут инспектор снова появляется рядом, Ларозьер окидывает его взглядом с ног до головы:

- С возвращением, мой дорогой Эмиль. Хотите выпить с бывшим супругом?

- А вы тоже так и не сняли кольца…. – Лампьон опускается рядом и берёт стакан в ладони.

- Только вместе, Лампьон, - комиссар слегка чокается с ним и подносит бокал к губам: - Игра окончена, а декорации остались. Если, конечно, - отпив немного, Ларозьер усмехается: - вам не претит мысль быть в браке с недостойным полицейским.

-Нет, комиссар, - вздохнув, инспектор делает небольшой глоток. – Не претит. Совсем.

И почему-то опускает глаза. Ларозьер смотрит за окно, где снова идёт дождь, и думает. О малышке Климанс, о гордой Жанне Вайс, о Луи с его несчастной любовью и о Клэр, которой он всё ещё не верит до конца. Все эти люди сплели вокруг себя столько паутины, что в ней легко можно было запутаться… и каждый из них так или иначе поплатился. Впрочем, как и он сам.

- Эмиль…

Инспектор вновь поворачивается к нему, и Ларозьер наклоняет голову:

- Что у вас за духи? Я всё ещё их чувствую. Перестаньте ими душиться, они меня отвлекают от мыслей о расследовании.

На губах Эмиля появляется лёгкая улыбка – то ли насмешливая, то ли хитрая:

- Вы же сами сказали, что достоверность персонажа складывается из мелких деталей.

- Ну мало ли, что я сказал, Лампьон! Уберите эти духи подальше или я за себя не отвечаю!

Лампьон быстро допивает виски и, поморщившись, ставит стакан на стол:

- Завтра их запах выветрится, и больше вы его никогда не почувствуете. Разве что от кого-нибудь из тех, с кем вы спите.

Почему-то теперь эта мысль совсем не радует Ларозьера. Но он молча следует примеру Эмиля, и вскоре они оба уже спускаются по лестнице в холл, где их ждёт такси. Нужно скорее вернуться в Лилль и всё же попытаться спасти мадемуазель Клэр, пока это ещё возможно. И пока обручальное кольцо на пальце не стало привычным.